Биография Александра Солженицына в общих чертах известна каждому образованному россиянину. Родился 11 декабря 1918 года. Окончил физмат, в годы войны служил разведчиком-артиллеристом, награжден орденами Отечественной войны и Красной звезды. В феврале 45-го арестован, несмотря на награды, СМЕРШу не понравились высказывания о "пахане" и критика советского строя в личных письмах капитана Солженицына. С фронта — в лагеря, освобожден в 56-м, в 57-м реабилитирован.
И верно, ночной арест описанного типа у нас излюблен, потому что в нем есть важные преимущества. Все живущие в квартире ущемлены ужасом от первого же стука в дверь. Арестуемый вырван из тепла постели, он еще весь в полусонной беспомощности, рассудок его мутен. При ночном аресте оперативники имеют перевес в силах: их приезжает несколько вооруженных против одного, недостегнувшего брюк; за время сборов и обыска наверняка не соберется у подъезда толпа возможных сторонников жертвы. Неторопливая постепенность прихода в одну квартиру, потом в другую, завтра в третью и в четвертую, дает возможность правильно использовать оперативные штаты и посадить в тюрьму многократно больше жителей города, чем эти штаты составляют.
"Архипелаг ГУЛАГ"
Как писатель Солженицын прогремел в 1960-х. Весь мир тогда захлестнула настоящая волна свободы: молодежные бунты во Франции, выступления против войны во Вьетнаме, освобождение Африки, рок-н-ролл, новые люди, новые мысли, новая музыка, Пражская весна… В СССР весны не произошло, но случилась оттепель.
Когда бывшие зэки из трубных выкликов всех сразу газет узнали, что вышла какая-то повесть о лагерях и газетчики ее наперехлеб хвалят, — решили единодушно: "Опять брехня! Спроворились и тут соврать". Что наши газеты с их обычной непомерностью вдруг да накинутся хвалить правду — ведь этого ж все-таки нельзя было вообразить! Иные не хотели и в руки брать мою повесть. Когда же стали читать — вырвался как бы общий слитный стон, стон радости — и стон боли. Потекли письма. Эти письма я храню. Слишком редко наши соотечественники имеют случай высказаться по общественным вопросам, а бывшие зэки — тем более. Уж сколько разуверялись, уж сколько обманывались — а тут поверили, что начинается-таки эра правды, что можно теперь смело говорить и писать! И обманулись, конечно, в который раз…
"Архипелаг ГУЛАГ"
Ослабление советского террора в отношении собственного народа позволило зародиться в советах слабым росткам инакомыслия. Опиравшийся на армию и популизм Никита Сергеевич принялся яростно расчищать для себя место, осуждая предшественника. Тут-то и пригодился Солженицын. В 1962-м, пусть и с изъятиями, опубликованы "Один день Ивана Денисовича", "Матренин двор", еще несколько рассказов.
В ту осень много было у Матрены обид. Вышел перед тем новый пенсионный закон, и надоумили ее соседки добиваться пенсии. Была она одинокая кругом, а с тех пор, как стала сильно болеть — и из колхоза ее отпустили. Наворочено было много несправедливостей с Матреной: она была больна, но не считалась инвалидом; она четверть века проработала в колхозе, но потому что не на заводе — не полагалось ей пенсии за себя, а добиваться можно было только за мужа, то есть за утерю кормильца. Но мужа не было уже двенадцать лет, с начала войны, и нелегко было теперь добыть те справки с разных мест о его стаже и сколько он там получал. Хлопоты были — добыть эти справки; и чтоб написали все же, что получал он в месяц хоть рублей триста; и справку заверить, что живет она одна и никто ей не помогает; и с года она какого; и потом все это носить в собес; и перенашивать, исправляя, что сделано не так; и еще носить. И узнавать — дадут ли пенсию.
"Матренин двор"
А Хрущев с Солженицыным так и не сошлись. Ну кем был писатель для генсека? Не идейным товарищем, только попутчиком. Хрущев обличал сталинский террор, Солженицын ненавидел советскую систему в принципе. Можно было напечатать "Денисыча" в рамках борьбы с культом личности, но ведь он же и "В круге первом" и "Архипелаг ГУЛАГ" написал, а это уже не про "отдельные перегибы", это про то, что вся советская система в принципе один чудовищный "перегиб".
В другой стороне, тоже наверху, один арестант отвлекся от книжки и сказал соседу: — А дурное было царское правительство! Слышь, — Сашенька, революционерка, восемь суток голодала, чтобы начальник тюрьмы перед ней извинился — и он, остолоп, извинился. А ну пойди потребуй, чтоб начальник Красной Пресни извинился! — У нас бы ее, дуру, через кишку на третий день накормили, да еще второй срок бы намотали за провокацию. Где это ты вычитал? — У Горького. Лежавший неподалеку Двоетесов встрепенулся: — Кто тут Горького читает? — грозным басом спросил он. — Я. — На кой? — А чего читать-то? — Да пойди лучше в клозет, посиди с душой! Вот грамотеи, гуманисты развелись, драть вашу вперегреб. Внизу под ними шел извечный камерный спор: когда лучше садиться. Постановка вопроса уже фатально предполагала, что тюрьмы не избежать никому.
"В круге первом"
Во времена Брежнева Солженицын окончательно впал в немилость, был выслан из СССР. В России остался только в формате самиздата. Слишком разный, несовместимый опыт был у Александра Исаевича и советских правителей, слишком мало общих мест для дружбы. В целом по стране люди встречались на площадях во время всеобщих праздников, но "свои" праздники как тараканы по щелям расходились праздновать по собственным кухням и там беседовали каждый о своем.
А еще предстоят на воле бывшим зэкам — встречи. Отцов — с сыновьями. Мужей — с женами. И от этих встреч нечасто бывает доброе. За десять, за пятнадцать лет без нас не могли сыновья вырасти в лад с нами: иногда просто чужие, иногда и враги. И женщины лишь немногие вознаграждены за верное ожидание мужей: столько прожито порознь, все сменилось в человеке, только фамилия прежняя. Слишком разный опыт жизни у него и у нее — и снова сойтись им уже невозможно.
"Архипелаг ГУЛАГ"
В 90-е Солженицын вернулся в Россию во всех смыслах. И сразу занял место пророка. Немножко националистичного, немножко не такого, как мы ожидали…
Нет у нас сил на окраины, ни хозяйственных сил, ни духовных. Нет у нас сил на Империю! — и не надо, и свались она с наших плеч: она размозжает нас, и высасывает, и ускоряет нашу гибель.
"Как нам обустроить Россию"
В эпоху Ельцина, да и то уже кажется под самый конец, Солженицына включили в школьную программу. Опять же что-то, скорее, про "перегибы": "Матренин двор" и "Один день Ивана Денисовича". Оно, конечно, более литературное, но "Красное колесо" или "Как нам обустроить Россию" более наглядны, можно было бы проходить их на уроках обществоведения или истории.
Приходится признать: весь XX век жестоко проигран нашей страной; достижения, о которых трубили, все — мнимые. Из цветущего состояния мы отброшены в полудикарство. Мы сидим на разорище.
"Как нам обустроить Россию"
Я закончил в 2000-м, но Солженицына я проходил только дома, а не в классе и не по учебнику. Россия с Солженицыным как бы примирилась. Ошалевшая от кровопускания страна меняла свободу на диктатуру.
Часы коммунизма — свое отбили. Но бетонная постройка его еще не рухнула. И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами.
"Как нам обустроить Россию"
Чем больше завинчивали те же гайки, тем больше власти любили Солженицына: в 1993-м — подарили дачу в Троице-Лыково, в 1997-м — поставили действительным членом Академии наук, учредили литературную премию в честь писателя, в 1998-м — наградили орденом Андрея Первозванного, большой золотой медалью Ломоносова, государственной премией за выдающиеся достижения в области гуманитарной деятельности (2007 год) и так далее и тому подобное. Казалось, Солженицын заснул, уютно свернувшись в своей нише русского гуру, прикрывшись одеялом из национализма. В 2007 году Владимир, тогда еще подвижник, но не святой, лично встречался с легендой русской диссидентской мысли и о чем-то беседовал. О чем могли разговаривать диссидент и бывший работник КГБ?
Александр Солженицын родился в 11 декабря 1918 года. Сто лет прошло. 11 декабря 2018 года заглавный чекист страны обещался приехать на открытие памятника писателю, вероятно, сразу после прощания с правозащитницей Людмилой Алексеевой.
Солженицын умер, а я еще нет.
Идут десятилетия — и безвозвратно слизывают рубцы и язвы прошлого. Иные острова за это время дрогнули, растеклись, полярное море забвения переплескивает над ними. И когда-нибудь в будущем веке Архипелаг этот, воздух его и кости его обитателей, вмерзшие в линзу льда, — представятся неправдоподобным тритоном.
"Архипелаг ГУЛАГ"
