У поэта Юрия Нестеренко есть такие строки:
Это я расстрелял Че Гевару.
Это я штурмовал Ла Монеду.
И дальше поэт с пафосом рассказывает о том, как он "берет на себя ответственность за каждого сдохшего красного".
У меня это стихотворение всегда вызывало оторопь. Каким бы я ни был "красным", как бы негативно я ни относился к царскому режиму и лично к гвардии полковнику Николаю Романову, у меня никогда не возникало желания сказать "это я расстрелял царскую семью". Бойня в подвале Ипатьевского дома вызывала у меня омерзение и жгучее чувство стыда за свою "идеологическую родню". Пусть и ставшую мне врагами, но все равно родню. Я ощущал это как позорное клеймо на всем "роде красных". И считал, что у меня тут "презумпция виновности". То есть это я должен доказывать, что я не такой, а не наоборот. А уж гордиться этим и хвастаться этим может только человек "альтернативных нравственных способностей". Если выражаться без модной сейчас политкорректности — моральный урод.
Из песни слова не выкинешь, но стихотворение того же Нестеренко "Ах, какая была держава!" я считаю блестящим. Блестяще показывающим, что советский режим похож на гитлеровский "до степени смешения". Я не раз читал это стихотворение своим ученикам. Поэт не обязан быть строго логичным. Однако Нестеренко явно "путается в показаниях", когда пишет: "Это мой самолет на рассвете прикрывал наступление Франко". Наступление Франко прикрывали самолеты гитлеровского режима. Значит, этот режим был не так уж и плох? Но тогда так ли уж плох похожий на него до степени смешения сталинский режим?
Только за два года "Великой чистки" сталинским режимом по политическим мотивам было расстреляно около 700 тысяч человек. Достаточно знать эту цифру, достаточно представить себе, сколько в среднем за сутки расстреливали людей в течение двух лет подряд, чтобы вопрос об оправданности сталинских репрессий вообще больше не вставал. Продолжать выискивать им оправдания может лишь человек совершенно бесчувственный, лишенный рефлексии, совести и, я извиняюсь, эмпатии. Человек альтернативных нравственных способностей. То есть моральный урод. И когда сталкиваешься со сталинистом, уверенным, что все было правильно, и рассуждающим, что зато у нас были выдающиеся достижения, которые все окупают, что без репрессий этих достижений могло и не быть, да и вообще Сталин расстрелял всего каких-то 680 тысяч, а не 700 тысяч, как вы клевещете, в его самодовольную физиономию хочется бросить слова Юрия Нестеренко.
Только это не будет правильно. Потому что есть и другие цифры. За годы гражданской войны и в первые годы после нее франкисты без суда или с жалким подобием суда казнили более 200 тысяч человек. Более половины — уже после своей победы. В пересчете на душу населения это больше, чем у Сталина. Казалось бы, только этой цифры достаточно, чтобы вопрос об оправдании франкистского режима не вставал.
Есть люди, считающие казни и тюрьмы нормальным, естественным средством борьбы с политическими и идеологическими противниками. Таковы их убеждения. Фашистские убеждения. От них другого и не ждешь. Но оторопь берет, когда слышишь от людей, заявляющих о приверженности либеральным и даже демократическим ценностям: Франко спас страну от большего зла, правый террор, в отличие от левого террора, не был направлен против целых социальных групп, правые диктатуры, в отличие от левых, уважали частную собственность и религиозную свободу.
Дело даже не в незнании или нежелании знать, что резкое усиление тоталитарных элементов внутри Народного фронта было спровоцировано именно фашистским мятежом. Что соратники Франко рассылали циркуляры, в которых прямо говорилось, что задача террора — "очистить общество от левых, демократов и либералов". То есть жертвами террора становились по признаку принадлежности к социальной группе "левых, демократов и либералов". Любой массовый террор направлен против целых социальных групп. Хоть красный, хоть белый, хоть зеленый. Да хоть голубой. И не важно, по какому критерию выделяются социальные группы: по признаку социального происхождения, политических взглядов или сексуальной ориентации. Одни люди убивают других просто потому, что они не такие. И тем, кого убивают, безразлично, уважают ли те, кто их убивает, частную собственность и религиозную свободу. Которой, кстати, во франкистской Испании не было и в помине. Церковные службы были подобием советских ритуальных "собраний трудящихся" с добровольно-принудительным посещением.
Дело даже не в том, что, по оценкам самых разных историков, жертв франкистских репрессий в 5-10 раз больше, чем жертв репрессий республиканцев. Когда мы сталкиваемся с таким количеством жертв, становится уже не столь важно, кто и насколько больше убил. Становится не столь важно даже то, кто начал первым, а кто отвечал. Да это и определить-то можно далеко не всегда. А дело в том, что зверствами одних нельзя оправдывать зверства других. И если взрослому человеку приходится это объяснять, значит, его плохо воспитывали в детсадовском возрасте.
Дело в том, что не бывает диктатур, спасающих от большего зла. Любая диктатура спасает только власть и привилегии своей социальной группы. Убивать и бросать в тюрьмы своих политических оппонентов — всегда скотство и преступление. На протяжении десятилетий лишать свой народ свободы слова и печати, свободы политического выбора — всегда скотство и преступление. Любой диктатор — хоть левый, хоть правый — всегда свинья.
И когда весьма авторитетный в либеральных и даже демократических кругах профессор восклицает: "Мой каудильо!" — ему в лицо хочется бросить: это я расстрелял Хосе Антонио Примо де Риверу. Только это будет неправда. Основатель газеты "Фашист" и фашистской партии "Фаланга", блестящий публицист, оригинальный политический мыслитель, Хосе Антонио был расстрелян республиканцами вроде как не за свои философские эссе, а за участие в вооруженном мятеже. Он и не скрывал свои намерения свергнуть Республику вооруженным восстанием. Вот только подготовить его и поучаствовать в нем не успел. Возможно, республиканцы надеялись, что Франко будет спасать "своего" и обменяет его на какое-то количество пленных. Они ошиблись. Генералу был не нужен яркий и харизматичный конкурент.
Республиканцы ошиблись не только в этом. Хосе Антонио был врагом, достойным уважения. То, что Республика не сохранила ему жизнь, — ошибка Республики. Так уж вышло, что Хосе Антонио воплощал в себе Идею. Нельзя стрелять в Идею. Нет, это не я расстрелял Хосе Антонио.
